Была война народная
Уважаемые читатели! Это письмо фронтовика, морского пехотинца Евлампия Алексеевича Третьякова из Ручьёв было опубликовано в «Севере» от 21 июня 1973 года. Поступило оно без нашего заказа, написано, как говорят, по зову сердца. Готовить его в печать редактор поручил мне (я тогда работал в редакции ответственным секретарём).
Помню, письмо было написано на тетрадных листах в клеточку, непонятно, не очень уверенным почерком. Оно покорило меня простотой изложения, патетикой, искренностью содержания. Меня покорила правдивость сказанного ветераном. Всё, о чём сказал Евлампий Алексеевич. Потом подтвердили немногочисленные боевые товарищи моряка, которым посчастливилось дожить до тех дней. А Василий Иудич Шуваев из Долгощелья сказал: «Всё правда. Уж очень Пётр хотел воевать вместе с братом. Когда зачислили в отряд, прибежал с мокрым бельём - постирано было перед этим».
Конечно, пришлось сделать литературную и грамматическую правку материала, подобрать заголовок и эпиграф, но сам дух письма, некоторую возвышенность изложения, по-моему, удалось сохранить. Удалось уточнить и судьбы братьев.
Итак, читайте письмо ветерана войны о себе, о братьях своих, о боевых товарищах.
Василий Дранников.
«Горько пела тревога военной трубой…»
Громыхали фронты, полыхали закаты,
Горько пела тревога военной трубой.
И солдаты, солдаты, солдаты, солдаты
Заслонили Отчизну собой.
Из песни.
О ратных буднях минувшей войны, о её рядовых тружениках – земляках-мезенцах и родных братьях – рассказывает ветеран Великой Отечественной войны пенсионер из Ручьёв Евлампий Алексеевич Третьяков.
Было нас четыре брата
Четыре брата было в нашей семье. И когда началась война, все четверо ушли на Северный флот. Младший – Иван – служил на катерах. А мы попали в Мурманск, в одну роту. Здесь в 42-м и сложил наш старший брат – Василий. Лежит где-то в холодных сопках. Добрая память в Ручьях осталась о нём.
А мы с братом Петром ушли в конце 42-го года добровольно под Сталинград, в 92-ю бригаду морской пехоты. Там, на пролитой слезами и кровью земле, сражались мы вместе, у одного пулемёта Дегтярёва. Был я у Петра вторым номером.
Здесь же, около Волги, и расстались мы с ним навсегда. Увезли меня оттуда в госпиталь, а его похоронили в сталинградской земле.
Много людей полегло там, много погибло наших боевых друзей и товарищей, героев 92-й морской бригады, однако и ворогов пало не меньше. Выстояли тогда солдаты наши, а фрицев поганых навсегда выбросили с нашей земли, крест поставили над кровожадным фашизмом.
На фронт
В Мурманске в последнее время служил я в гараже в мастерской, машины ремонтировал. И получил записку от брата Петра. Писал он, что уезжает добровольно на фронт, в Сталинград, и попросил прийти попрощаться.
Приехал я, когда уже кончался митинг. Жалко мне стало расставаться с родным братом, и решил я вместе с другими моряками ехать в Сталинград, где бои в то время были кровавые. И обратился к командиру ихнему, товарищу Вечко.
Выслушал он просьбу мою и передал её политруку Сотникову. А Сотников подозвал меня и говорит:
- Что, Третьяков, вместе с братом на фронт хотите?
- Да, - ответил я.
- А вы знаете, что и у нас здесь положение тяжёлое? Вместо вас придут в гараж новые люди, а у них навыка нет. А там, в Сталинградском пекле, и одного брата хватит.
Тогда командир Вечко обратился к стоящему неподалёку комиссару. Тот подозвал меня и спросил:
- Товарищ Третьяков, вы желаете ехать на фронт с братом вместе?
- Да, - ответил я.
- А где ваше подразделение?- спросил он.
- В семи километрах отсюда, - сказал я.
- У нас моряки уже совсем готовы, - сказал он. – Видите, уже мешки кладут на машину… Не успеете, да и список уже заполнен, людей достаточно.
Попросил он позвать брата.
Подошли мы к комиссару вместе. И спросил комиссар моего брата Петра:
- Что, Третьяков, хотите, чтобы ваш брат вместе с вами ехал на фронт?
А Пётр даже не посмотрел на меня. «Да», - ответил он.
- Тогда пусть будет по-вашему.
На земле Сталинграда
Поехали мы из Мурманска поездом. Часовых на платформах поставили, пулемёты. И так до конца ехали. По дороге один эшелон морской разбомбили всё-таки немцы.
А к самому городу поезд не подошёл. Вышли мы из него и пошли полным шагом туда, где бой гремел вовсю. И шли так километров шестьдесят. И снаряжение всё несли на себе. У брата был пулемёт Дегтярёва, а у меня, второго номера, - винтовка.
Лишь отошли немного, как на нас налетел самолёт немецкий. Залегли все, а в это время наши истребители появились. И завязался воздушный бой, и загорелся фриц проклятый и пошёл носом в землю.
Одним днём до фронта мы не дошли, заночевали в степи, на отрытом месте. Пайка нам не выдали, и легли мы с братом голодными на плащ-палатку.
Утром получил командир нашего отделения 150 граммов сухарей на всех. Пожевали мы их и дальше напрвились к Сталинграду. А навстречу нам ехали беженцы на быках и верблюдах, руками нам махали, а многие плакали.
Вышли на левый берег Волги и остановились опять в степи. А там, за рекой, только дым столбом да грохот орудийный.
Накормили здесь нас досыта. А потом подошёл политрук Михеев и стал объяснять задачу. Сказал он нам, что будем в 12 часов переправляться на ту сторону Волги, что к берегу подойдём в одиннадцать часов. А все лишние вещи посоветовал оставить здесь в степи, так как там ничего не потребуется. И приказал он получить сухой паёк на трое суток.
- А в 6 часов утра будем вступать в бой, - сказал он.
Погиб потом политрук на улице сталинградской. На глазах у нашего земляка Василия Нечаева из Долгощелья.
В бой
В 11 часов ночи подошли мы к берегу, а в 12 тихо, бесшумно сели на паром. Переправлялись спокойно. Только около берега другого нас обнаружил немец и обстрелял из миномётов, однако мы выгрузились. А вот другой паром, который рядом шёл, разбили.
Приказали нам окопаться. Мы с братом вырыли один окоп и вместе легли спать. Никто не знал тогда из нас, что ждёт завтра, что будет впереди, но никто не ждал лёгкой жизни: смерть кружилась над нами уже тут, на берегу. А ведь надо было не просто умереть, а победить.
Вот и пришло утро. На рассвете направили нас вдоль берега, помнится в сторону реки Царицы. Когда подошли ближе, немцы стали нас обстреливать, густо угощать пулями.
Открыли огонь и мы. Было приказано поставить пулемёты. И мы поставили с братом свой пулемёт и стали стрелять по врагам заклятым. А товарищи наши, морячки, пошли в атаку в гору. И много пало их в том бою.
Каждую пядь сталинградской земли отстаивали моряки вместе с солдатами. А бои были, что рядом друг друга не слышно, даже крика. И пули, и снаряды, и с воздуха бомбят – всё перемешалось. Взяли мы тогда с ходу три квартала.
На Мамаевом кургане
Держались мы в Сталинграде за каждый дом, оборонялись и сам в атаку ходили. А тут поступил приказ штурмом взять Мамаев курган. Ночью, в темноте, продвинулись мы вперёд и разместились в старых окопах. Выставили часовых, и все стали отдыхать.
Стояли часовыми в ту ночь и мы с братом. Сначала Петя лёг на дно окопа спать, а я наблюдаю, потом моя очередь поспать подошла. А проснулся я от того, что брат мой открыл огонь из пулемёта. Стал стрелять из винтовки и я вместе с другими морскими пехотинцами.
А потом нам приказали с пулемётом выдвинуться вперёд. Товарищам же нашим предстояло в немецкие траншеи ворваться и гранатами забросать фашистов.
Мы выполнили приказ – выдвинулись вперёд и открыли огонь по извергам человечества. А немцы ответили шахматным миномётным. Наши тоже стали мины кидать. И началось тут такое, что земля задрожала.
Брат мой, от пулемёта не отрываясь, строчил по гадам, а я стрелял из винтовки. И слышу, как вскричал Петя:
- Ранило меня, Евлампий!
- Отходи, - крикнул я ему, - заменю у пулемёта.
А он всё стреляет и не отходит. И тут почувствовал я, что дёрнуло руку у меня, но в горячке внимания особого не обратил. А потом вижу: правая рука слушаться не стала, а на рукава кровь течёт. И на лице кровь, а спина сделалась мокрой и липкой. И крикнул мне брат:
- Отходи, Евлампий, выползай из-под огня!
Пополз я вниз по малому склону того кургана, ручьевинкой небольшой, к землянке штабной и сказал начальству нашему фронтовому, что ранен и что брат мой тоже раненый огонь ведёт.
И кто-то из командиров распорядился:
- Вынесите брата его и отправьте обоих в санчасть…
Сделали мне перевязку в землянке, и стал я попадать в санчасть. А по дороге получил ещё контузию.
Тут мы и расстались навсегда с братом моим Петей.
Надолго осталась память о Мамаевом кургане у меня – домой пришёл инвалидом первой группы. И теперь часто вспоминаю те дни – с грохотом снарядным, с визгом мин да свистом пуль, с дымом от пожаров сталинградских.
И друзей своих боевых вспоминаю часто. Брата моего родного помню, жизнь свою за Родину отдавшего.
Земляков-моряков из 92-й морской не забываю. А были со мной вместе из нашего сельсовета Николай Иванович Третьяков, Василий Михайлович Юрьев, Александр Васильевич Голубин да Михаил Егорович Назаров, Пётр Васильевич Буторин из Долгощелья. Все они головы свои положили у Волги тогда за Отечество.
И командира нашего, Вечко, всего израненного, в тыл отправили. Где он, друг наш, жив ли?
А были с нами там ещё Василий Иудич Нечаев из Долгощелья и Василий Григорьевич Котцов из Майды. Василий Иудич и теперь в деревне живёт, а вот Василий Григорьевич уже помер.
И встретили ещё там мы Ивана Васильевича Кокшарова из нашей деревни. Теперь он в Архангельске живёт.
Тяжкими были тогда августовские дни. Товарищи боевые ежедневно, ежечасно умирали на глазах наших. Жалко их страшно! Были они в то время молодыми, здоровыми, в самом разу. Вечная слава им, защитникам Родины, до Победы великой нашей не дожившим.
Тяжело было, а выстояли, отстояли люди наши Сталинград, Волгу. А оттуда погнали злого ворога вспять, на свою постылую Неметчину. И победили! А победа та не только тех, кто до Берлина дошёл, кто с союзниками встретился на Эльбе. Победили и те, кто рано, у Волги в 42-м, пал, и кто ещё раньше, в 41-м, из окружений выбираючись, лёг в могилы безымянные, и кто искалеченный да изуродованный, может быть, после первого боя своего домой воротился. Ведь и они пощипали немца, не одно ребро сломали ему.
Победа та была общей, нашей, народной.
Е. Третьяков, ветеран Отечественной войны. Фото предоставлены администрацией МО «Ручьевское».
Добавить комментарий